Троица модифицированных охранников школы Ё-Ран не спеша возвращалась домой после рабочего дня. Глубоко вбив руки в карманы брюк, М-21 прислушивался к болтовне напарников.

— Удивительно, что Франкенштейн вообще тебя не прибил.

Тао рассмеялся.

— Да неееет... Босс последнее время стал довольно мягок. Почти ручной.

— Тао, ты бы думал, о ком говоришь, — одёрнул товарища Такео.

— Нет, в самом деле, — тот не обратил ни малейшего внимания на призыв. — Неужели не замечали? Настроение у него последнее время просто до отвращения прекрасное. Готов поспорить, его сейчас даже на прибавку к зарплате развести можно. Ясно же, — таинственным шёпотом поведал хакер, — у нашего директора появилась подружка.

М-21 старательно держал лицо кирпичом, Такео вопросительно поднял бровь.

— А может просто особенно удачную комбинацию для рамена нашёл, — выдал встречное предположение он.

Тао фыркнул.

— Для экспериментов наш дорогой босс всегда запирается в лаборатории, а не сваливает из дому. А последнее время он подозрительно часто проводить вечера... не в доме.

— Кхм... не замечал, — промычал М-21.

— Да что ты, мой лохматый друг, можешь заметить, если сам бываешь дома ещё реже? — обличающе направил на него палец хакер.

М-21 нервно кашлянул. Если сейчас тот примется складывать два и два, придётся срочно напиздеть что-то правдоподобное.

— Эй, не загоняйся, — хлопнул его по плечу Тао. — Твой нрав бродячего кота давно ни для кого не секрет, так что можешь спокойно продолжать свои прогулки сам-по-себе, никто не будет мешать тебе и дальше выть на луну в гордом уединении.

Такео согласно кивнул.

— Определись уже, кот или собака, — натянуто усмехнулся М-21.

— Не о тебе, вообще-то, речь, — отмахнулся Тао, — а о Франкенштейне.

— Значит ему в желании побыть «в гордом уединении» ты отказываешь? — М-21 продолжал старательно «отмазывать» учёного от необоснованных подозрений.

Такео задумчиво поддержал его:

— В самом деле. Раньше ведь он жил один, а сейчас его дом постоянно наполнен шумом и другими людьми.

— Понача-а-алу, я тоже допускал подобную мысль, — протянул хакер. — Но потом просмотрел историю его расходов и...

— Тао! Ты ломанул банковский счёт Франкенштейна? — кажется, не поверил своим ушам Такео. А вот М-21 очень даже поверил. Этот такой, этот мог.

— Я очень аккуратно и совсем незаметно, — сложил тот руки в молитвенном жесте. — Краешком глаза. И я вам однозначно говорю, для уединения не покупают женские украшения стоимостью в нашу зарплату.

М-21 чуть не споткнулся.

— А официальным подарком это быть не может? В смысле... Не знаю, с кем ему приходится общаться по работе, но ведь возможно...

— М-21, почему ты так упорно пытаешься лишить нашего обожаемого домовладельца гипотетической подружки? — возмущённо воззрился на него Тао.

— Увольте, — скривился Двадцать первый. — Посмотрел бы я на того, кто попытается лишить его хоть чего-либо...

— Как бы там ни было, — рассудительно отметил Такео, — личная жизнь босса — его личное дело. И тебе нос совать туда точно не следует. И уж тем более изучать его личные финансы.

— Вы узко мыслите, друзья мои, — провозгласил хакер. — А я заглядываю в будущее. Если у них всё серьёзно, то нам следует быть готовым к тому, что в доме в скором времени появится ещё одна женщина. А там, как знать, — миленькие мини-боссы.

— Ну вот это — точно не «в скором времени», — скептически фыркнул М-21. Что-то товарища понесло в совсем лютые дебри. — Ну, если, конечно, он их не в пробирке вырастит...

— М-21, ты опять?! В этот раз ты пытаешься лишить нашего дорогого работодателя телесных радостей зачатия? И его предполагаемую подружку — неземного удовольствия?

— Серьёзно, Тао, заткнись, — прорычал М-21.

— Ой, какие здесь все нежные, — закатил глаза хакер.— А вот школьницы, хихикая и краснея, не стесняются обсуждать между собой, каких размеров у господина директора... — Тао развел ладони, демонстрируя гипотетический размер... какого-то противотанкового снаряда, судя по всему.

— ТАО! — рявкнули одновременно Такео и М-21. И М-21 с облегчением отметил, что снайпер слегка покраснел.

— Ну ладно, ладно, умолкаю — скривился хакер, закатывая глаза. — Но, мне думается, девочки недооценили.

Подзатыльник болтливому товарищу они с Такео опять-таки отвесили синхронно.

Этот разговор неслабо встревожил М-21. Уж он-то точно знал, о какой «подружке» идёт речь и выслушивание предположений о степени и глубине их теоретической близости без малого не вогнало его в краску. И ещё он совершенно точно знал, что никакого нашествия сопливых карапузов дому Франкенштейна от таких связей не грозит. И, к слову, про размеры тоже кое-что знал. Не рассматривал и не щупал, конечно, но ощутить довелось... Но до нынешнего дня он пребывал в уверенности, что их с Франкенштейном тайные встречи так и остаются тайными. Он параноидально избегал любых мест, где они могли бы попасться в объектив камер, отбывали и возвращались домой они в разное время. А о том, что само отсутствие Франкенштейна может быть замечено, он даже не подумал. Хорошо хоть Тао никак не увязал прогулки босса с параллельным отсутствием М-21. Но на будущее им следовало быть осторожнее.

Его странная двойная жизнь началась с того самого вечера. Точнее — со следующего утра.
Вечером он ещё, по-прежнему красный от смущения, с негодованием вытряхивал себя из дамских шмоток. Трясущимися руками порвал-таки чулки, которые, наверное, были довольно крепкими, раз пережили их с Франкенштейном развлечения на заднем сидении такси. Добрых полчаса отдирал от ногтей глянцевый лак и бесконечно долго проторчал в душе, тщательно принюхиваясь: не осталось ли на коже кружащего голову аромата духов. И всё это время последними словами клял Франкенштейна за эту дурацкую затею с ужином. Ну и себя, конечно, тоже было за что... «Устроил не пойми что, растаял как... как... как распоследняя распутная сучка!» — маскируя смущение злостью, поливал себя бранью М-21. А уже утром он, надежно упакованный в строгий костюм охранника, наслаждаясь прикрытостью со всех сторон, молча выложил на край директорского стола карточку электронного ключа.

Но Франкенштейн лишь как-то напряжённо потер переносицу и сказал так просто, словно речь шла о назначении очередного анализа:

— Не возвращай.

И М-21 чуть не взбесился. Это ещё, спрашивается, зачем?! Они и так оба хороши: вчера ни с хрена, на ровном месте без малого не перетрахались. А согласившись на ещё одну встречу, он словно бы намеренно давал второй шанс: мол, вчера недоразложили, так милости просим, господин директор, может, попробуем ещё раз? Оприходуйте вашу нарядную куклу, так сказать, до конца... И, может, кроме ног ещё чего-то стоит побрить, а? Вы только заранее предупредите, что ли.

— Я хотел бы ещё увидеться, — добавил Франкенштейн, прямо глядя ему в глаза. И прозвучало так, словно попросил, словно он действительно хотел бы, словно для него это важно, словно ему просто приятно находиться рядом с М-21, наряженным в девушку, без всяких там скрытых смыслов и грязных намерений. И М-21, сжав губы в тонкую нитку, молча сгрёб карточку обратно в карман и покинул директорский кабинет, почти устыдившись гневной обличительной тирады, которую он воспроизводил в голове со вчерашнего вечера, с того самого момента, как вновь ощутил пол под ногами и практически захлопнул дверь перед носом Франкенштейна. Дверь Франкенштейновой квартиры, между прочим!

И сейчас ключ все ещё был у него.

И вот, с одной стороны был он, работающий в школе, сидящий в переполненной гостиной вечерами, лениво переругивающийся с Регисом, надевающий розовые перчатки и моющий посуду после нашествия школьников. А с другой — эти редкие и странные вечера в компании Франкенштейна, когда приходилось вышагивать на коварных каблуках, когда от него пахло дорогим парфюмом, когда на его лице не было шрама, черные ресницы пушились вокруг прищуренных глаз, а на губах дьявольски-красным росчерком прорисована улыбка.

Франкенштейн тщательно подбирал для него новые образы, и М-21 старательно перевоплощался.
Это, наверное, немного походило на игру в куклы. И куклой при этом был он. Здоровой такой, модифицированной куколкой.

Для себя М-21 определит это примерно так: Франкенштейн ловил кайф, осознавая себя творцом. Он создавал у себя в голове некий образ и потом наслаждался, наблюдая за тем, как он обретает жизнь.
И Франкенштейн откровенно любовался своей работой. Иногда, ловя на себе его взгляд, М-21 чувствовал, что пропускает вдох, потому что... ну нельзя же спокойно реагировать, когда на тебя так смотрят. Правда тут ещё возникал вопрос: чем именно восхищался Франкенштейн — своей собственной работой или всё-таки самим Двадцать первым, как её конечным результатом.

М-21 учился вживаться в новые образы. Когда они выбирались в город, он почти привык не кривиться презрительно, ловя на себе мужские взгляды, полные восхищения и, зачастую, откровенной похоти. А их было до неприличия много, и он буквально слышал чутким волчьим слухом, как несколько человек разом задерживают дыхание, когда он клал ногу на ногу, и, черт возьми, он нюхом чуял, как у мужчин напрягались члены в штанах, когда он с якобы отстраненной улыбкой обводил взглядом помещение, прижимая губы наманикюренным пальцем. Но чужие члены его не волновали — насмешливым взглядом он следил только за реакцией Франкенштейна. А тот то откровенно развлекался, давая Двадцать первому наводку на особо активных воздыхателей, то сокрушался тому, что такими темпами ему самому, как спутнику разглядываемой «леди», придётся набить кое-кому морду, то просто грозился «в следующий раз» подобрать для него платье аж до пола, но, зараза, так и не подобрал.

И так уж повелось, что у них всегда был поцелуй на прощание. Уже под самой дверью квартиры для превращений или за дверью, но чаще всего — на двери или на стене, потому что для таких поцелуев обязательно нужна была опора. Целовался Франкенштейн крышесносно. М-21 не уставал удивляться тому, как сильно эта простая ласка кружит голову. Даже отметил, что у него развилась настоящая зависимость: он охотно впускал в себя проворный язык, позволял изучать и вылизывать себя, покусывал чужие губы и тянулся за добавкой, когда Франкенштейн отстранялся слишком быстро. А Франкенштейн, похоже, был зависим от прикосновений. Пока они находились на виду, он старался свести их к допустимому обществом минимуму: рука, небрежно опускающаяся на запястье, когда нужно привлечь внимание или увлечь за собой, скольжение пальцев по предплечью, прикосновения к лицу, рассыпавшимся волосам, бережно заправляя их за уши. У М-21 по спине пробегал холодок, когда Франкенштейн, едва касаясь, проводил ладонью по его шее сзади — от линии роста волос, вдоль позвоночника, вниз, настолько, насколько позволяла открытая спина платья. А стоило им оказаться наедине, от этих жадных рук просто некуда было деться, они безостановочно блуждали по всему телу М-21. Забываясь поцелуем, он ощущал их в волосах, на плечах, спине, талии, бёдрах — они скользили, сминали, обжигали. В этих прикосновениях было столько голода. Но, памятуя о неловкости первой встречи, они теперь отстранялись друг от друга до того, как поцелуй рисковал перестать быть только поцелуем. И иногда М-21 отмечал, что ему приходится при этом сдерживать вздох разочарования...

И едва закрыв дверь за Франкенштейном, он обычно перебирался в ванну, зажимал в зубах подол платья и быстрыми резкими движениями доводил себя до разрядки, постанывая сквозь сжатые на ткани зубы. Ну, с ним самим-то всё более-менее понятно: сложно не отреагировать, когда тебя так целуют. К тому же, долгое воздержание, опять-таки. А вот то, что Франкенштейн может получать удовольствие, целуя кого-то вроде него, было удивительным. Ну, видимо, у босса такая же херня в плане интима. Двадцать первому было интересно, а как Франкенштейн справляется со своей проблемкой. Приезжая домой, принимает холодный душ? Погружается в очередное исследование? Или же тоже… дрочит? На него, Двадцать первого, наряженного в бабские шмотки, дрочит. От этих мыслей к щекам снова подступала краска, и рука сама собой сжимала крепче возбуждённый член.

В какой момент он задумался над тем, что, чем вот так вот передергивать в одиночку, может, стоило бы плюнуть на всё и просто потрахаться? Если уж Франкенштейн творит с ним такое одними поцелуями, то на что же он способен в койке? К тому же, как выяснилось, опыт у него есть. Наверняка с ним будет... горячо. Ну, уж хреново-то точно не должно быть. И за подобные идеи М-21 мысленно отвешивал себе пиздюлей. Потому что дразнить такого мужика, как Франкенштейн, — весьма опасная затея. Но он же, сука, никогда не умел вовремя остановиться. Послать в жопу здравый смысл, это да, это М-21 умеет. Полезть на старейшину, например. Или вот, ноги на Франкенштейна закидывать. Ну ладно, допустим, быть оттраханым потерявшим тормоза учёным — наверняка, гораздо более приятная доля, чем быть размазанным по паре ближайших небоскрёбов старейшиной Союза, но всё равно, стоило ли будить лихо?

А тут ещё Тао со своим не вовремя заворочавшимся в заднице интересом к личной жизни босса. Быть спаленным хакером не хотелось совершенно, поэтому на ближайшей же встрече М-21 малодушно отказался от следующей. Франкенштейн настаивать не стал. Тогда, ободрившись спокойной реакцией, после ближайшего состоявшегося вечера, Двадцать первый рискнул отказаться от ещё одного. Учёный воспринял нормально. Но в отместку — Двадцать первый был абсолютно уверен, что это именно месть! — загнал его в лабораторию почти на целый день и, как и обещал, принялся собирать данные о влиянии алкоголя на нервную систему и биохимические процессы модифицированного организма. М-21 куском мяса лежал на кушетке и мысленно считал: «Раз голый Педро, два голый Педро», — потому что теперь один только запах выпивки вызывал у него ассоциации не совсем приличной направленности, и нужно было срочно отвлечься на что-то максимально невозбуждающее. И согласие на новое свидание из него вытрясли прямо тут же, где-то между энцефалограммой и сдачей сумасшедшего количества крови.

Сам Франкенштейн ни капли не удивился тому, что внезапные сбои в их с М-21 встречах вызывают у него такое раздражение. Он не любил, когда в налаженном ритме быта что-то неконтролируемо менялось. А, нужно признать, их тайные свидания уже довольно прочно вплелись в узор его жизни. Стало привычным мысленно прикидывать, насколько пойдет оборотню то или иное платье, стали привычными тихие отлучки из дому, стал привычным вечно ворчащий, но послушно выполняющий его указания М-21, стал привычным его запах и ощущение его кожи под пальцами. И тут, ни с того ни с сего его оборотень принялся дурить! То есть причина у того, наверняка, была и казалась ему самому весьма весомой, вот только делиться он ею с Франкенштейном не горел желанием. Какое там «не горел»! Из этого типа клещами было не вытащить! Что его внезапно вспугнуло? Неужели и впрямь настолько сильно раздражают короткие юбки? Или утомила необходимость удирать из дома и переодеваться? Или так достали чужие сальные взгляды? Или, может быть, сам Франкенштейн своим поведением пересёк какую-то начерченную в мыслях границу? Ведь он и впрямь слишком сильно увлекался. Особенно — при прощании. Но если во всем остальном он и готов бы был пойти на уступки, то в этом вопросе — нет. Более того, он уже осознал, что одних только поцелуев ему недостаточно. Вспоминая их первое свидание и его финал, Франкенштейн раз за разом думал о том, что снова хотел бы увидеть выражение странной беспомощности перед своим возбуждением на лице М-21, хотел бы снова заставить его потерять над собой контроль и сам хотел бы потерять контроль вместе с ним. Эти желания незаметно пробрались в его мысли и в его сны, и всё указывало на то, что он весьма банально страдает от неудовлетворённости. И у него было всего два выхода: продолжить издевательство над собственным организмом или же попробовать выкрутить ситуацию в свою пользу. В конце концов, М-21 ведь весьма благосклонно реагировал на его ласки. Поэтому при первой же возможности он решил выложить карты на стол.

Их сегодняшнее прощание затягивалось, губы М-21 уже саднели, а Франкенштейн всё не спешил его отпускать. И Двадцать первый буквально жопой чуял, что это не просто так, что, наверное, тому в голову пришла ещё какая-то гениальная идея и он просто ждёт, пока М-21 вообще перестанет соображать из-за кислородного голодания, чтобы внезапно её озвучить.

— До смерти же залижешь, — наконец, заворчал он в чужие губы. — Давай уже, говори, чего ты хочешь?

Дважды Франкенштейна спрашивать не нужно было.

— Хочу, чтобы ты снова кончил в моих руках, — выдохнул он в шею М-21. — И чтобы на тебе не было ничего, что могло бы это скрыть...

М-21 потрясенно выдохнул и ошарашено замер. Он был готов ко всякому, но... Без одежды? Это же сводило на нет практически всю их маленькую игру в переодевание. Без одежды... Без одежды это будет просто голый он, Двадцать первый. И кому это сдалось?..

М-21 свел брови. Видимо, почувствовав его внезапное напряжение, Франкенштейн тихо отстранился. Стало холодно и почему-то обидно...

Как водится, первым изменения в настроении Франкенштейна заметил Тао, о чём не преминул поныть по секрету, но вслух перед товарищами. Дурное расположение духа начальства он, конечно же, поспешил увязать с «любовным разладом», как скромно обозначил это тактичный Такео, а сам Тао же был более прямолинеен со своим «кажется, кому-то не дают». Чтобы не остаться единственным, кто никак не прокомментировал ситуацию, М-21 просто сказал, что ему, вообще-то, похрен. За что заработал два сумрачных взгляда. Чёрт! Да неужели и Такео тоже втянулся в эту слежку за личной жизнью Франкенштейна?

И ведь не то чтобы на учёном очень сильно отражалась эта его «личная жизнь». Сам М-21 катастрофических изменений не заметил. Разве что Франкенштейн стал чуть менее мягким, чуть более строгим и напряжённым, возможно, немного нервным, больше времени проводил в лаборатории и непонятно, спал ли вообще...

После того странного заявления и неоднозначной реакции М-21, их встречи как-то разом прекратились, не стало внезапных и волнующих звонков с дежурным переругиванием и назначением даты и времени. И М-21 чуточку, совсем немного, самую малость чувствовал себя виноватым. Вообще-то чувствовать себя виноватым было для него почти естественным состоянием, но в этот раз уж точно были основания. Он ведь изначально сам послушно пошёл на поводу у Франкенштейна, как, собственно, делал всегда. Если бы Франкенштейн сразу почувствовал, что М-21 против, если бы М-21 действительно был против, тот бы отступил. И не было бы ни первого смущающего эпизода с помадой, ни первого ужина, ни... ничего. Но вот только Двадцать первый сам не знал, против он или нет, и, стоило учёному слегка на него надавить, он сдался, как сдавался раз за разом до этого: согласившись остаться в доме, согласившись добровольно спуститься в лабораторию, согласившись работать в школе. Вот и в этот раз он сам создал иллюзию почти полной безотказности и вседозволенности, сам согласился запихнуть поглубже свою скрытность и опасения быть замеченным и узнанным, согласился краситься для Франкенштейна, согласился одеваться в бабские шмотки для Франкенштейна. А теперь, когда дошло до «раздеться для Франкенштейна», он внезапно замялся и задёргался.

В тот вечер, после молчаливого ухода учёного, он сидел, не раздеваясь, на неразобранной кровати, задумчиво пялясь в огромное зеркало напротив, и пытался переварить услышанное. Если бы Франкенштейн предложил секс, у него даже не было бы особых возражений. Обманывать себя и дальше было глупо — Франкенштейна он хотел, но переспать можно и не выходя из образа. Вот, допустим, прямо на этой самой постели, без затянутых прелюдий, даже не раздеваясь, достаточно лишь немного приподнять юбку и расстегнуть «молнию» на спине, позволяя чужим ладоням проникнуть под одежду. И тогда, если посмотреть прямо в это блядское зеркало — вот уж задумка дизайнера-извращенца! — то происходящее, наверное, было бы похоже на классическую горячую порнушку. Там бы отражались не Франкенштейн и М-21, а красивый мужчина и его привлекательная партнерша. Возможно, и даже весьма вероятно, это выглядело бы чертовски сексуально. И, пожалуй, М-21 сам бы мог завестись от подобного зрелища. Но Франкенштейну почему-то захотелось прикасаться к нему обнаженному. Это было... странным.

М-21 так и этак пытался представить, как можно при этом хоть немного сохранить привычную маскировку. Мужское тело, особенно возбужденное, конечно, никак не скроешь — тут уж никаких иллюзий и фантазий. Но если находиться друг к другу настолько близко, когда нет возможности видеть — только ощущать... Если это будет настолько быстро и жарко, насколько возможно... Сплетясь вплотную, лицом к накрашенному лицу, губами в яркие губы. Возможно, что-то могло бы и получиться. Последние несколько дней М-21 возвращался к этой мысли раз за разом, и даже сейчас, спускаясь на кухню за стаканом прохладной воды, он перебирал в уме возможности реализовать эту странную фантазию Франкенштейна.

М-21 почти не вздрогнул, услышав лёгкий шорох: привычной молчаливой тенью в гостиной сидел Райзел, листая очередной любовно составленный для него доклад. Двадцать первый склонил голову в приветствии, глаза Ноблесс мягко и тепло мерцали красным в полутьме — ему не нужно было освещение для чтения. Для себя же свет пришлось включить. Набрав воды и обернувшись, М-21 обнаружил, что Райзел не сводит с него печального взгляда. В это время причина для грусти у него, наверняка, могла быть только одна.

— Он... все еще в лаборатории, да?

Ноблесс еле заметно кивнул в ответ.

— Последнее время, — негромко проговорил он. — Франкенштейн... огорчён.

М-21 мысленно фыркнул. Огорчён? Франкенштейн? Ну «раздражён», может быть. «Разозлён» — допустим. Но «огорчён»?.. Такое об их монстре-домовладельце мог сказать только Райзел. Да и чем? В школе всё в порядке, Союз притих, дома уют и идиллия, если не считать набегов Шинву и компании. Ну не тем же, что лишился ставшим привычным за последнее время развлечения?

— И в этот раз я не могу помочь ему.

Ноблесс всё так же держал его в плену своего печального взгляда, и внезапно М-21 прошило пониманием: он знал! И об их с Франкенштейном тайных встречах, и об их обжигающих прощаниях — обо всём. И впору было бы покраснеть от стыда, но он лишь отвел взгляд. Райзел знал всё! Не потому, что ему хотелось знать, а просто потому, что это Райзел. И о чувствах Франкенштейна он тоже знал, совершенно точно, получше Двадцать первого. Значило ли это, что ему прямым текстом говорят, что Франкенштейна и впрямь огорчил их... «разлад»? И неужели его подталкивали вперед? И что он мог ответить на это? М-21 усмехнулся — от него ведь и не требовалось озвучивать ответа. Подняв голову, он увидел, что Райзел снова погружен в чтение, но на губах его теплилась едва заметная улыбка.

За время, проведённое в доме Франкенштейна, планировку лаборатории М-21 успел изучить досконально. Помимо помещения, заполненного оборудованием и небольшой душевой, где можно было сразу же смыть с себя всё лишнее после того, как выбрался из колбы с вязкой жидкостью, там была ещё одна маленькая комната, в ней находились лишь стол, заваленный бумагами, кресло и диван. Видимо, там Франкенштейн мог урвать пару часов сна, когда был особенно погружён в очередное исследование. М-21 определился на том, что раздеваться он будет именно там — вариант самый простой и доступный. К тому же это была территория Франкенштейна, так что камер Тао здесь можно было не опасаться, и ему даже не потребуется выманивать учёного из дому. Но сначала — М-21 вытащил из глубины своего шкафа почти забытые потертые джинсы и серую футболку — ему нужно сделать кое-какие покупки.

Появлению Двадцать первого в своей лаборатории в столь поздний час Франкенштейн, кажется, сильно удивился. Ха! Он ещё не видел, как перед этим М-21 тайно пробрался сюда и припрятал аккуратный свёрток — в этот раз ему нужно было гораздо меньше экипировки, чем обычно.

— Что-то случилось? — Франкенштейн стянул очки и принялся массировать след на переносице. М-21 в полной степени оценил нежно-фиолетовые синяки под глазами учёного и бледность кожи.

— Ну, — рассматривая Франкенштейна, ответил он, — согласно моему плану, что-то должно было случиться прямо сейчас, но твой помятый вид не внушает мне энтузиазма.

— Ты разбудил моё любопытство, — приподнял бровь учёный. — Что же это за вопрос, решение которого зависит от моего вида?

— Хмм, — М-21 оперся о стол и задумчиво сложил руки на груди. — Вообще-то я хотел вернуться к твоему недавнему предложению, — он заметил, как цепко сузились глаза Франкенштейна, — но теперь всерьёз сомневаюсь. Ты, кажется, сейчас и пробирку в руках не удержишь, не то что человека.

— Человека? — переспросил Франкенштейн. М-21 кивнул:

— Человека без лишней одежды, — глядя на свои скрещенные руки пояснил он. — Которому предлагалось кончить в твоих руках, если я правильно помню формулировку.

Проговорив это, он взглянул на Франкенштейна. Тот внимательно изучал его прищуренным взглядом, и М-21 надеялся, что ему не потребуются дополнительные пояснения. Чёрт! Ну не мог же он сказать: я пришел раздеться и позволить себя облапать, где тебе только захочется. Если тебе всё ещё хочется, конечно.

— Вообще-то, — наконец заговорил учёный, — ни одной пробирки я сегодня не разбил. Да и ты не выглядишь излишне хрупким, — добавил он с усмешкой.

— Ну, — М-21 с лёгким вздохом облегчения оттолкнулся от стола и направился в сторону комнаты отдыха, — тогда у тебя есть минут двадцать, закругляйся, вырубай свои приборы и приходи.

После его ухода Франкенштейн обеими руками потёр лицо и потянулся, разминая затекшие плечи. Несмотря на внешнее спокойствие, он был удивлён. Он ведь был уверен, что его отшили, а теперь вдруг М-21 сам приходит, готовый пойти навстречу его озвученному желанию. И поди после этого разбери, что творится в его мыслях. Беззвучно хмыкнув, Франкенштейн принялся сохранять внесённые данные и отключать работающую аппаратуру, чувствуя, как постепенно его рассеянное удивление сменяется предвкушающим возбуждением.

Он вошел без стука, но М-21 в комнате не оказалось, зато какая-то возня слышалась в смежной душевой. Ах, да... Наверное, Двадцать первому нужно было зеркало. Франкенштейн, решив занять себя, принялся собирать в одну стопку разбросанные по столу бумаги. Он как раз пробегал взглядом очередную страницу, когда позади него послышался звук открывающейся двери. Франкенштейн обернулся. М-21 пересек комнату и остановился рядом с ним, почти касаясь. На нём — чёрный шёлковый халат и туфли на высоком тонком каблуке. Шрам уже привычно скрыт под слоем косметики, прищуренные глаза тонко подведены угольно-чёрным, манящие губы цвета спелой вишни, сводящий с ума аромат, которого Франкенштейну так не хватало в последнее время.

— Так и будешь глазеть, или перейдем к делу? — поинтересовался М-21, и Франкенштейн сгрёб его в охапку, кажется, даже прежде, чем тот успел закончить фразу. Как же, оказывается, он скучал по этим твёрдым, но податливым губам. Франкенштейн охватил его крепче, углубляя поцелуй. Странное дело, — отметил он, — хоть М-21 был немногим ниже его самого, а когда вставал на каблуки, так ростом и вовсе был вровень, но в его объятиях ощущался так привычно и уместно, словно весь был заточен аккурат под них. С рваным вздохом Франкенштейн резко развернул их, усаживая Двадцать первого на столешницу и вжимаясь между его разведенных ног.

— О, чёрт, — выдохнул М-21, почувствовав полную готовность учёного. — И о чём же ты фантазировал в моё отсутствие?

— О том, что буду делать, когда ты вернёшься, — мурлыкнул Франкенштейн ему в ухо, пробегая пальцами по спине и щекоча дыханием шею. М-21 уже шарил ладонями по рубашке Франкенштейна в поиске маленьких, мерзких, непослушных пуговиц. Торопливо расстегнув их и вытянув рубашку из-под пояса брюк, М-21 ожёг долгим ленивым поцелуем обнаженную грудь, его раскрытая ладонь тем временем поглаживала напрягшийся живот. Двадцать первый замер на мгновение — вот так трогать учёного под одеждой ему прежде не доводилось. Он сосредоточился на ощущении горячей кожи и крепких мышц под руками. Это было ново, это было интимно и, кажется, у него подрагивали пальцы... На груди ярким пятном горел красный отпечаток губ — его метка на этом красивом теле. Франкенштейн порывисто сжал его плечи, но М-21 перехватил запястья и отвел руки от себя. Расстегнув пуговицы на манжетах, он окончательно избавил учёного от рубашки и углубился в исследование кожи на открытом горле губами и зубами, тесно прижимаясь к голой груди. При каждом движении холодный текучий шёлк ласкал соски Франкенштейна. Ладони М-21 тем временем скользнули по его ребрам, поглаживающе прошлись по бокам и вновь остановились у самого ремня брюк. Внезапным текучим движением он соскользнул на пол и оказался за спиной Франкенштейна, заставляя его опереться ладонями о столешницу. М-21 с нажимом провёл пальцами вдоль позвоночника учёного — от загривка до самого копчика, и тот прогнулся вслед за движением, чувствуя приятное похрустывание в напряжённой спине. Двадцать первый прижался ближе и дразнил кожу за ухом кусающими поцелуями, дурея от поднимающегося в нём дикого возбуждения. Сильные ладони разминали напряжённые мышцы: плечи, лопатки, поясница, затем слегка сжали задницу сквозь ткань брюк. Смелые, непривычные касания... Ладонь скользнула между ног, бегло погладив член. Франкенштейн застонал сквозь зубы, и внезапно движения оборвались.

— Постой так, — попросил М-21, и в следующее мгновение тепло его тела оставило Франкенштейна. Его слуха коснулся странный звук, похожий на скрип, а затем лёгкий шорох.

— Готово, — позвал М-21. Франкенштейн обернулся и замер.

В центре комнаты стояло кресло, в котором сидел, закинув ногу на ногу и изучая его дымчатым взглядом, Двадцать первый. Одна его рука лежала на подлокотнике, другая подпирала склонённую голову. Теперь на нём были лишь туфли и несколько капель парфюма, черный шёлк красиво стекал со спинки кресла на пол. Словно зачарованный, Франкенштейн сделал несколько шагов, но вдруг был остановлен: оборотень вытянул ногу, и тонкий каблук туфли упёрся Франкенштейну чуть ниже пупка, предупреждая дальнейшее движение, заставляя замереть на месте. Учёный попытался наклониться, преодолевая сопротивление, но М-21 с нажимом провёл ногой вниз, оставляя розовеющую полосу там, где каблук царапал кожу, и подошвой туфли надавил на внушительную выпуклость под ширинкой — не до вышибающей дыхание боли, но весьма ощутимо.

— Погоди, — усмехнулся он, блуждая взглядом по фигуре учёного. — Дай и мне полюбоваться.

Франкенштейн удивлённо приподнял бровь, но застыл неподвижно, позволяя изучать себя. Блестящий носок чёрной туфли очертил рельеф пресса, нырнул между ног, нежно потёрся в промежности, выскользнув обратно, пропутешествовал по бедру, острый каблук слегка пощекотал кожу над поясом брюк и вновь уперся в живот, замерев. Достаточно?.. Франкенштейн на пробу положил горячую ладонь на щиколотку — давление не усилилось. Ведя по гладкой коже, он перебрался ладонью вниз, поддерживая, оглаживая поджарую икру, чувствительную кожу под коленом. Пробираясь прикосновениями дальше, позволяя ступне в лакированной туфле проскользить по его руке до самого плеча, он опустился на одно колено. Снова охватив щиколотку, Франкенштейн прижался губами к выпирающей косточке, лизнул её и потёрся щекой о влажное место. Он терял голову... Здесь и сейчас он совершенно не был уверен, что сумеет ограничиться одними только прикосновениями к разгоряченному телу. Подавшись вперед и забросив ногу М-21 на плечо, он повернул голову и с яростью вампира присосался к горячей коже на внутренней стороне колена, пальцы лёгким щекотным касанием блуждали по бедру, вычерчивая вязь непонятных символов. Двадцать первый довольно вздохнул. Франкенштейн, наконец оторвавшись от своих ощущений, перевёл взгляд на его лицо.

В глубине подведённых чёрным глаз словно переливалась ртуть. Казалось ли так Франкенштейну из-за бухающей в голове крови, или в самом деле тяжёлая хмурая серость радужки оборотня сегодня поблескивала, переливалась и перетекала? А может, это была просто игра света? Но она была завораживающей. Франкенштейн чувствовал, что этот влажный, сверкающий, обещающий взгляд из-под полуопущенных ресниц лишает его последних капель сдержанности. Он, наклоняясь всё ниже, принялся покрывать поцелуями внутреннюю сторону бедра, как вдруг лежавшая на подлокотнике рука вплелась в его волосы и грубо дёрнула вверх. Франкенштейн разогнулся, послушный жёсткому движению, и оказался лицом к лицу с М-21. Раскрыв языком его рот, оборотень глубоко и властно поцеловал его. На мгновение Франкенштейн опешил от такого напора, но с удовольствием подчинился. М-21 льнул к нему всем нагим телом, пальцы перебирали волосы, свободная рука ласкала спину и шею Франкенштейна, вся выдержка которого уходила на то, чтобы не наброситься сейчас же на прижатого к нему оборотня. Вдоволь насладившись покорностью партнёра, М-21 ослабил хватку, давая разрешение теперь целовать и ласкать его самого так, как того хотелось Франкенштейну. Теперь их движения были похожи на танец двух обвивающихся друг вокруг друга змей. Руки Франкенштейна гладили, терли, сжимали везде, куда могли дотянуться, он покрывал мгновенно наливающимися краснотой метками шею М-21, терся носом о его грудь, втягивал головокружительный запах его кожи. А тот позволял наслаждаться собой и лишь притягивал его ещё ближе, бегло прикасался к рукам, плечам, спине, с довольным урчанием поймал губами и вылизал чувствительную мочку уха, когда та оказалась в пределах досягаемости... Утолив первый голод жаркими прикосновениями, Франкенштейн сполз поцелуями к животу М-21 и попытался спуститься ниже, к возбужденному члену. Но тут оборотень неожиданно зажал ему рот ладонью.

— Н-не надо, — прерывисто выдохнул он.

— Как скажешь, — ответил Франкенштейн, потираясь губами о пальцы, забирая их в рот один за другим. Пару секунд М-21, казалось, размышлял, заслуживают ли доверия эти слова, пристально глядя, как пальцы медленно скользят по языку учёного, а затем положил руку ему на затылок и притянул обратно. Франкенштейн с возбуждённым рычанием уткнулся лицом в горячий живот, изучая языком впадинку пупка, по его плечам, вслед за пальцами Двадцать первого, поползли параллельные саднящие полосы.

Желая вернуть хоть малую часть полученного удовольствия, М-21 сбросил туфлю, протиснул ступню между ног стоящего на коленях Франкенштейна и сразу почувствовал, как ее сжали, потираясь, не желая выпускать из невыносимо жаркого плена. Осознание того, что это именно его близость, его тело и его прикосновения разожгли жар в штанах Франкенштейна, огнем пробежалось по нервам М-21, заставляя умолкнуть последние отголоски стыда. Опустив руку вниз, он нашарил карман халата и вытащил заготовленный тюбик со смазкой. Франкенштейн поднял голову на звук. Под пристальным взглядом Двадцать первый взял руку учёного и выдавил немного субстанции ему на ладонь, размазал по всей поверхности пальцами и направил вниз, между их телами, к своему возбужденному члену. Франкенштейн вновь затянул его в головокружительный поцелуй и вслепую провел ладонью по стволу, затем ещё раз, спускаясь ниже, оглаживая теперь и мошонку. М-21 подался вперёд, садясь на самый краешек кресла — теперь он весь был открыт и доступен для прикосновений, и учёный нырнул пальцами ещё ниже. М-21 попытался рефлекторно сдвинуть ноги, но сразу подавил этот порыв и подался навстречу, молчаливо давая позволение ласкать себя везде.

Франкенштейн проник в него скользким пальцем и замер, внимательно следя за реакцией. М-21 облизнул пересохшие губы, слегка свел брови, но не проявил признаков недовольства. Почувствовав, что его готовы пустить дальше, учёный добавил второй палец, погрузив их до предела в горячую тесноту. Двадцать первый чуть изогнулся, перенеся часть веса на закинутую на плечо Франкенштейна ногу, надавливая и притягивая ещё ближе. Учёный принялся осторожно разыскивать нужное место, свободной рукой распаляюще поглаживая стояк М-21.

— Ох, бля!.. — когда того выгнуло дугой, Франкенштейн понял, что достиг цели. Потянувшись, он куснул оборотня за сосок и почувствовал, как его поощрительно гладят по волосам и шее. Он с изощренным удовольствием принялся методично двигать пальцами, снова и снова задевая чувствительную точку внутри и надрачивая член М-21 в такт проникновению, стараясь доставить максимум удовольствия. Двадцать первый метался, рычал сквозь зубы и тяжело дышал, на его груди и шее блестели мелкие капли пота. Изгибаясь так сильно, что почти перевешиваясь через спинку кресла, М-21 двигался на его пальцах. Франкенштейн удовлетворял его умело и изысканно-жестоко. Глядя на метания оборотня, ученый подумал, что и сам, возможно, вот-вот спустит от этого зрелища и от беспорядочных движений горячей ступни, зажатой у него в паху.

С каждым движением Франкенштейн заставлял М-21 вскидывать бёдра, уходя от одной сладостной пытки и толкаясь навстречу другой. Он чувствовал, что превратился в дрожащий и стонущий комок пылающих в экстазе нервов, и каждое движение руки учёного внутри посылало до боли сладкие разряды по всему заласканному телу, над которым он словно утратил контроль. Заметив наливающиеся кровью полосы на спине Франкенштейна, он поспешно отдернул руки и теперь неконтролируемо трансформировавшиеся когти скребли подлокотники кресла, оставляя глубокие борозды на лакированном дереве. Франкенштейн пожирал его взглядом, словно впитывая эмоции, стараясь запомнить каждое движение покрывшегося испариной тела.

Эта опаляющая скачка завершилась за считанные минуты, и М-21 с рычащим хрипом кончил на сжатые тугим кольцом пальцы учёного, но ему эти минуты показались вечностью, наполненной мукой, напряжением и сладострастием. Ещё не успев восстановить дыхание, он заметил, что Франкенштейн поднялся с колен. Даже не задумавшись над своими действиями, М-21 подался вперёд, садясь прямо, и вцепился в бедра учёного. Высвободив горячий член из брюк, оборотень широким движением языка лизнул ладонь, и Франкенштейн подумал, что мог бы кончить уже в этот момент от одного этого развратно-пошлого жеста. М-21, сжав руку, быстро задвигал ею вверх-вниз по всей внушительной длине, и Франкенштейн довольно замычал, толкаясь навстречу движениям. Двадцать первый ускорился, чувствуя под пальцами тяжелую пульсацию приближающегося оргазма. Учёный перебирал его волосы без нажима, без намека, однако М-21 поймал себя на желании податься ещё самую малость вперед и обхватить губами блестящую яркую головку. С одной стороны, хотелось сделать Франкенштейну так же охренительно хорошо, как только что тот делал ему, а с другой — стоило ли хвататься, не умеючи? В этот момент Франкенштейн с низким стоном резко отдернул его голову от своего паха, но солоноватые брызги все же попали на губы и подбородок М-21. Он недовольно фыркнул, поспешно утёрся ладонью, и Франкенштейн наклонился за очередным мокрым и жарким поцелуем. М-21 чувствовал во рту странный непривычный вкус и вдруг со смущением осознал, что Франкенштейн тоже пробует своё семя с его губ.

— Мне нужно в душ, — было первым, что он обессилено произнес, выныривая из лишающего дыхания поцелуя и набрасывая на всё ещё не остывшие плечи чёрный шёлк.

— Как-нибудь повторим? — догнал его голос Франкенштейна уже у двери, и фраза прозвучала вопросом и утверждением одновременно.

— Как-нибудь, — после секундного размышления бросил М-21, не оборачиваясь. Подумать только: после всего, что уже случилось, краска ему в лицо бросилась только сейчас.

Вообще-то М-21 был уверен, что после вечера в лаборатории их отношения с Франкенштейном перейдут в более простое, понятное и плоское русло. Однако прошла уже неделя, а «повторим» так и не состоялось, зато учёный опять пытался вытянуть его на романтическую прогулку. Решив не размениваться на придуманные отмазки, М-21, наконец, раскололся на почти откровенное признание. «Почти», потому что не мог же он рассказать о взломе банковского счёта, а вот о том, что домочадцы заметили исчезновения Франкенштейна, тому знать стоило. Не одному же Двадцать первому голову ломать, пусть тоже помучается и сам попытается придумать, как им не рассекретиться. Если обходить места, где могут присутствовать камеры наблюдения, М-21 уже привык, то допускать мысль, что придётся скрываться ещё и от снайпера, затаившегося где-то в идеальной точке обзора со своей чудо оптикой, было уже слишком тяжело. Выслушивая его, Франкенштейн, посмеиваясь, обещал обеспечить их обоих прикрытием в ближайшее же время. Ну а пока предложил идти на откровенный риск. И хотя М-21 никогда не причислял себя к безрассудным ловцам адреналина, но поймал себя на желании согласиться. В конце концов, до этого их ведь так ни разу и не спалили. И вообще, не факт, что товарищи решат перейти от непристойных предположений к активной слежке. Так что особенно веской причины для отказа у М-21 не было, как и — он, кажется, впервые признал это хотя бы в мыслях — желания отказываться.

Франкенштейн же терялся в собственных мыслях и фантазиях. То, что приходило к нему в лабораторию поздней ночью не было Двадцать первым. Это было какое-то наваждение. Сладкое, властное, томное наваждение с серыми глазами оборотня. Но тогда оно полностью принадлежало ему. Порой, чтобы убедиться в том, что это и вправду было реальностью, Франкенштейну непреодолимо хотелось воспользоваться полученным правом на прикосновения и незаметно сжать задницу Двадцать первого, выпроваживая из кабинета выслушавшее очередные поручения трио. Останавливало его то, что он имел все основания подозревать, что ему точно так же, незаметно, вывихнут несколько пальцев за такую попытку — кроме как на их тайных встречах наедине, М-21 руки с собой распускать категорически не позволял.

Зато сегодня — позволял весь вечер, и сейчас, в полутёмной прихожей — тоже позволял: и касаться, и целовать. На большем Франкенштейн сегодня не планировал настаивать, и это, даже без каких-либо пояснений, оказалось понятно им обоим. Однако вместо того, чтобы привычно развернуться и направиться домой, он прошел вглубь квартиры следом за М-21, рассеянно оглядываясь по сторонам — что-то здесь казалось ему неуловимо странным и даже неправильным.

— Могу я ненадолго остаться?

М-21 слегка нахмурился.

— Вообще-то это твой дом. Моего разрешения тебе не нужно спрашивать.

— Но я спрашиваю.

Двадцать первый задумался на мгновение, словно пытался понять, какой подвох может таиться в этих простых словах, а затем, то ли не найдя, то ли отказавшись от поисков, просто напомнил:

— Свалить тебе нужно так, чтобы мы оказались дома в разное время.

Сказав это, М-21 скрылся в комнате, бывшей, насколько Франкенштейн помнил, спальней. Оставшись один, он теперь имел возможность внимательно осмотреться и понял, наконец, что казалось ему странным: несмотря на частое и наверняка длительное присутствие здесь М-21, квартира совершенно не казалась жилой. Кроме обуви, только что оставленной ими в прихожей, ничего здесь не выдавало ни малейшего намёка на присутствие живого существа: ни единой оставленной на виду личной вещи; казалось, даже ни один предмет не сдвинут со своего изначального места. Ведомый любопытством, он проследовал в спальню, где обнаружил стоящего перед настенным зеркалом Двадцать первого с упаковкой специальных салфеток для снятия макияжа, если Франкенштейн верно разглядел. М-21 вопросительно взглянул на него, словно интересуясь: «Ну и какого хера ты здесь-то забыл?»

— Да ты словно человек-невидимка, — Франкенштейн задумчиво обвёл взглядом комнату.
Кроме блестящей упаковки в руках Двадцать первого — ничего постороннего. Он с интересом сдвинул в сторону дверцу шкафа и, уже почти ожидаемо, не увидел на «плечиках» ни одного платья. Все они обнаружились в другом отделе, на полке, свёрнутые в небольшие компактные рулончики.

— Это же не джинсы, — усмехнулся Франкенштейн. — Они же так помнутся.

М-21 равнодушно пожал плечами, шелестя салфетками и готовясь приступить к возвращению своего лица. Учёный присмотрелся: на этой же полке, собранные в пакет с зип-лок застежкой хранились все кисточки и косметика, большую часть которой Франкенштейн, помнится, лично выбирал для их первого свидания. Ещё один комплект белья, чулки, туфли... Совершенно всё, кроме того, что было надето на оборотне сейчас, хранилось здесь, тщательно упакованное. Все эти месяцы тайных встреч, все воспоминания, что были связаны с каждой вещью и отвоевали для себя так много места в мыслях Франкенштейна, в реальности занимали всего одну полку в платяном шкафу... И тут он с поразительной ясностью осознал: конечно же, складывая эти платья в шкаф, М-21 не думал о том, как сберечь их в надлежащем виде. Он хранил их так, чтобы можно было, в случае необходимости, быстро и без лишних сборов избавиться от них. Словно это были не памятные сувениры, а компрометирующие улики, и всё это время М-21 находился в готовности в любой момент сорваться, не оставив ни малейшего следа своего пребывания. Словно всё это время ожидал, что ему рано или поздно дадут пинка, и хотел быть готов.

Франкенштейн почувствовал, что в нём медленно вскипает тёмная ярость. Да что творит этот парень? Ему казалось, что они достигли определённого уровня взаимопонимания и доверия. Но, оказывается, М-21 по-прежнему закрывался от него. Точно так же, как раньше прятался в молчании и сарказме, теперь он нашел для себя новую броню — маскирующий крем и высокие каблуки. Надеть чужое лицо. Надеть чужую одежду. Словно отгораживаясь от себя самого. Прежде Франкенштейн был уверен, что он помогает М-21 раскрепоститься, стать открытее, обнажить в таком виде то, что тот не решился бы показать обычно. А на деле всё вышло совершенно наоборот. Он словно сам подарил Двадцать первому ещё один слой скорлупы, за которым тот мог бы прятать свои истинные чувства и себя настоящего. Сам же М-21 за всем этим маскарадом оставался прежним: настороженным, запутавшимся и, кажется, так и не научившимся ему, Франкенштейну, доверять.

И теперь Франкенштейн хотел вытрясти, выковырять его из раковины, в которую сам же необдуманно помог запрятаться. Он закрыл шкаф и, обернувшись, заметил, что М-21, видимо, всё это время, украдкой наблюдал за ним через зеркало. Учёный подошёл к нему и забрал из пальцев уже вытащенную салфетку.

— Давай, я помогу, — произнёс он, прикасаясь прохладной влажной тканью к щеке оборотня.

— Да знаешь, я и сам прекрасно справляюсь, — подозрительно нахмурился М-21 и попытался отстраниться от прикосновения.

— И всё же я помогу, — Франкенштейн развернул его лицом к себе и взял за подбородок, сдерживая кусающую его злость и надеясь, что в его движениях не чувствовалось излишней резкости. М-21 задумчиво пожевал губу и усмехнулся своим мыслям:

— Ну валяй.

— Благодарю за позволение, — склонил голову в шутливом поклоне Франкенштейн и провёл салфеткой по чужим губам, словно запечатывая дальнейшие язвительные замечания. Мягкими поглаживающими касаниями он счищал с лица М-21 чужой образ. Опасаясь сделать больно или неприятно, он с осторожностью удалял тушь с послушно закрытых глаз. Учёный и сам не заметил, как и когда, но всё его раздражение испарилось так же стремительно, как и вскипело, уступив место нежной увлечённости. Бережными мазками он удалял красивую оболочку, вытаскивая из-под нее притихшего оборотня. И такое обнажение было, пожалуй, гораздо более личным и глубоким, чем то, что случилось в его лаборатории, и осознание этого согревало. Франкенштейн обнаружил, что успел придвинуться ближе, почти прижимаясь к М-21, его мысли поплыли. Это было ещё не возбуждение, но намёк на него, его обещание. Внезапно он вспомнил, как первый раз стоял так же близко и изучал поднятое к нему лицо в тот день, когда обнаружил в комнате М-21 оброненный кейс губной помады, в тот день, с которого началось всё то, чему Франкенштейн до сих пор не мог подобрать названия. Только тогда он наносил на Двадцать первого маску, а теперь — снимает. Всё ещё придерживая подбородок оборотня большим пальцем, Франкенштейн осторожно переместил остальные на открытую шею, туда, где предательски учащаясь под его касанием, бился пульс — Двадцать первый тоже был взволнован.

— Наконец-то, — костяшками пальцев Франкенштейн невесомо провел по его щеке, и М-21 вздрогнул, словно очнувшись.

— Да уж. Сам я бы справился быстрее раза в...

Договорить Франкенштейн ему не позволил банальным, описанным в сотнях романов способом, вот только Двадцать первому это, кажется, пришлось не по вкусу.

— Чёрт, Франкенштейн... — гневно выругался он. — Какого хера ты творишь?..

— Хочу тебя, — честно признался Франкенштейн, не оставляя попыток захватить чужие губы.

— Поздновато опомнился. Извиняй, второй раз я краситься не буду.

— Да сдалась мне твоя краска. Мне нужен ты, а не она.

Франкенштейн одной рукой удерживал лицо М-21, заставляя смотреть прямо на себя. Во взгляде оборотня ему привиделись неприятно кольнувшие неверящая загнанность и отчаянно скалящая клыки беспомощность.

— Я, значит? — ядовито переспросил он. — Двадцать первый из серии М? Бывший союзовский агент, жалкая выбраковка, которую ты подобрал и пригрел?

М-21 топорщил во все стороны свои невидимые защитные колючки, словно одновременно хотел и не мог позволить себе поверить. С негодованием он перехватил руку Франкенштейна, отдергивая её от себя и больно заламывая пальцы, голос перетек в яростное рычание.

— Да ты издеваешься, что ли? У тебя у самого-то мозги не закипают? «Хочу посмотреть на тебя в макияже» — «хочу посмотреть на тебя в юбке», «хочу на свидание с тобой наряженным» — «хочу лапать тебя голого», «мне нужна красивая кукла» — «мне нужен ты», — тихим шипением закончил Двадцать первый, его горящий взгляд всё это время блуждал по лицу Франкенштейна, пока не остановился на губах.

— Как же ты, сука, меня достал, — с бешеной улыбкой выдохнул М-21 и бросился в поцелуй как в схватку, и Франкенштейн мог только принять вызов. В этот раз не было сводящей с ума нежности и ответной покорности — это было настоящее сражение. Они боролись за доминирование, за каждый обрывок дыхания, за право вторгнуться на чужую территорию, зубы сталкивались с зубами, губы саднели от укусов, язык почти онемел — но это было так правильно. Беспокойные пальцы в чужих волосах, сжимающие, тянущие к себе, на себя, ещё ближе. Сместившись чуть в сторону, Франкенштейн принялся водить языком по вертикальному шраму, словно пытаясь изучить и запомнить все его неровности, М-21 тем временем терзал пуговицы на белой рубашке учёного.

— К черту её, — прорычал он, вспарывая ткань на мгновение удлинившимися когтями и сбрасывая на пол искромсанные обрывки.

Продолжая кусающий поцелуй, он прополз ладонями вверх по торсу Франкенштейна и сжал пальцами его соски. Учёный в отместку вцепился ему в ягодицы. М-21 надавил на грудь Франкенштейна, толкая его в сторону идеально застеленной кровати. Тот отступал, за бёдра утягивая оборотня вслед за собой. Воздух вокруг них вибрировал и дрожал, словно над раскаленным асфальтом в знойный день. Мгновение спустя Франкенштейн оказался опрокинут на спину на мягко спружинивший матрас, и М-21 горячо и бескомпромиссно навалился сверху, покрывая его целующими укусами и возбужденно урча. Франкенштейн, обхватив его за талию, притягивал ещё ближе, почти укладывая на себя, Двадцать первый фыркал и раздражённо сбрасывал с себя мешающие, сковывающие руки. Он, казалось, задался целью покрыть Франкенштейна засосами везде, где только можно. Такой напор оглушил и ещё сильнее распалил учёного: он наслаждался ненасытностью чужих губ, тяжёлым давящим жаром тела на нём, но и свою долю поцелуев он тоже намерен был получить. Подхватив оборотня под ягодицы, он резко дернул его вверх, вынуждая оказаться лицом к лицу. Он планировал удивить противника и перехватить инициативу, но взгляд оказавшихся прямо перед ним серых глаз был предельно серьёзен, рука, сжавшая горло тоже давала понять, что теперь не до шуток.

— А ну не дергайся, босс, — тихо предупредил М-21. И теперь это действительно был настоящий М-21, даже несмотря на так и оставшееся на нем женское платье. В его глазах читалась опасность, в каждом движении его подобравшегося гибкого тела читалась опасность, он весь был опасностью. Чертовски сексуальной и притягательной опасностью. Он рвано и глубоко поцеловал Франкенштейна, одновременно расстегивая и стаскивая с него брюки, а затем быстро перевернул его и ткнул лицом в матрас.

— И давно ты мечтал меня завалить? — теряя дыхание под голодными ласками, осведомился Франкенштейн.

— С первой встречи, — с усмешкой в голосе ответили ему сзади, прежде чем вздернуть, ставя на колени.

В другое время этот ответ повеселил бы Франкенштейна, но сейчас ему было не до смеха. Он уже и не помнил, как давно последний раз был под кем-то, и сейчас ощущение чужой власти над собой стянуло в возбужденный узел все его внутренности. Он и забыл, что это так... так... Да и не мог вспоминать, потому что у него было «сейчас», и он не хотел бы утерять ни единого мгновения, отвлекшись на давно забытое и выцветшее «когда-то».

Это было каким-то сумасшествием. М-21 бросил беглый взгляд в зеркало, дурея от увиденного. Да уж... такого он точно никогда не представлял в своих фантазиях: он сам, растрепанный, тяжело дышащий, в смятом задравшемся платье, и Франкенштейн, полуголый, мокрый, покрытый его метками и прогибающийся под ним. Возможно, он и делал что-то не совсем правильно, но Франкенштейн так восхитительно подавался ему навстречу, так вцеплялся в скользкое покрывало и захлебывался вздохами, и ему самому было так безумно хорошо, что он был уверен — он делает всё именно так, как нужно. Как нужно им обоим.

Будет ли это так же сильно нужно им завтра, он не знал и не хотел задумываться. Он всё ещё не был уверен в том, что это «что-то», натянутое между ними раскаленной докрасна нитью, можно считать теми самыми «чувствами», не мог до конца понять и не был уверен, что готов принять их в себе. Ни сегодня, ни, пожалуй, завтра — уж слишком многое в нём самом превращало этот путь принятия в запутанную петляющую тропинку. Но он уже и так забрёл по этой тропинке слишком далеко, чтобы пытаться свернуть, а отступать и вовсе было не в его правилах. И вот сейчас у него есть Франкенштейн, его тело, его стоны, его открытое желание, его слова о том, что Двадцать первый ему нужен, и сейчас сам он верит в это и не боится, рыча в мокрый затылок, признаться, обнажить, для начала, хотя бы ответное, сводящее с ума, выковавшееся неизвестно когда и как в полыхающем горниле их изначального противостояния, последующих споров до искр в воздухе, мягкого упорного приручения, притирания, принятия странностей и слабостей, влечение.

И это «сейчас» он хотел бы запечатлеть в своей памяти навечно.

И, если это хоть немного зависело от него лично, М-21 готов был сражаться за схожее «завтра» зубами и когтями, сражаться, если потребуется, даже с самим собой.
Эпилог

Вопль Тао в динамике почти заставил М-21 подскочить на месте:

— Оба! Срочно! Сюда!

Двадцать первый рванул в сторону центра наблюдения. Должно было случиться нечто из ряда вон, раз уж их отзывают с дежурства.

— Нападение? — послышался мягкий голос Такео.

— Круче! — торжествующе орал хакер. М-21 нахмурился: "круче" — было дохрена странной формулировкой для того, что относится к деятельности неприятеля.

— У меня она есть! — продолжал восторгаться невидимый собеседник, рискуя ненароком повредить своим коллегам слух.

— Она? — совсем запутался Двадцать первый.

— Фотография, — торжествующе возвестил голос в динамике, и М-21 почувствовал, что волосы у него на загривке встают дыбом. Ну... существовала ведь некая доля вероятности, что это была фотография скрытой базы Союза, например...

— Наш директор и его неуловимая спутница! — растоптал Тао все его надежды. М-21 мысленно выматерился. Обесточить к хуям всю школу он уже не успеет, к тому же аппаратура Тао наверняка питается от бесперебойного источника, к тому же, если фото уже было найдено однажды, то найти его снова для хакера не составит труда, к тому же, он, наверняка, сам уже сохранил и рассмотрел фотографию. Оставалось надеяться лишь на то, что там не видно лица «спутницы».

М-21 вошёл в логово компьютерщика, когда двое его товарищей уже обсуждали изображение.

— Ноги немного грубоваты, но вот задница...

— Тао, ты же говоришь о даме, — одернул Такео, и М-21 мысленно поблагодарил их деликатного товарища.

— Так первоклассная же задница! Тебе разве есть, что возразить?!

Впору было бы обречённо прикрыть глаза рукой. Ну или, быстро трансформировав руку, расхреначить монитор, например.

— Плечи довольно широкие, — смущенно «съехал» с пикантной темы снайпер.

— Естественно! Такой бюст с хрупкой спинкой не потаскаешь, я думаю, — хихикнул Тао. — Эй, Два-один, как думаешь?

«Два-один», стараясь выглядеть максимально незаинтересованным, подошел ближе. Думал он при этом о том, что у него «бюста» точно нет. Став за плечом хакера, откинувшегося на спинку кресла, он, наконец, взглянул на экран. На фото Франкенштейн под руку сопровождал даму в ярком красном платье, которого в личном арсенале М-21 точно не было. И в глубоком декольте просматривался и впрямь роскошный бюст, которого в личном арсенале М-21 тоже, совершенно точно, не было. Длинные ухоженные волосы струились по плечам. Девушка была красива. И это была... натуральная девушка. Не М-21.

Он издал тихий вздох облегчения.

— Видишь! Даже нашего сурового волка проняло, — истрактовал этот вздох на свой лад Тао. М-21 повернулся к двери.

— Так, я возвращаюсь к дежурству. И вам советую. Пока Франкенштейн не уличил охрану в прогуле и не устроил то, что проймёт нас всех.

Едва оказавшись в одиночестве там, где его, предположительно, не могли увидеть и услышать, он вынул из кармана телефон.

Звонка от оборотня Франкенштейн ждал с самого утра, но не смог отказать себе в удовольствии пропустить первые пару гудков.

— Доброго дня, — мурлыкнул он в трубку.

— Брюнеток, стало быть, предпочитаете, господин директор? — раздался насмешливый вопрос.

— О, я вижу, кое-кто уже нашел мой маленький подарок.

— И счастлив был при этом, как дитя, — фыркнул в трубку М-21. — И что же это было?

— Я ведь обещал прикрытие, — улыбнулся Франекнштейн. — Это как раз оно.

— Прикрытие что надо, — он мог представить, как М-21 кривит губы в едкой усмешке. — Даже я оценил.

М-21 нажал отбой — в трубке зазвучала череда коротких гудков.

Франкенштейн усиленно сдерживал улыбку: он уже мог сказать, что знает Двадцать первого получше, чем многие. И вот эта кусающая интонация, несмотря на показное равнодушное ехидство... Кажется, кто-то самую малость приревновал. И осознавать это было приятно до дрожи. Это означало, что оборотень что-то к нему да испытывает.

А ещё — Франкенштейн всё-таки улыбнулся — это означало, что сегодня у них будет особенно жаркий секс.